имал все это.
   На какое-то время он забывал, что был своего рода Богом и что рождение
  всегда влечет за собой смерть.
   На двух представлениях, которые они давали в первый вечер, было полно
  народу. В зале не оставалось ни одного свободного места. В общей сложности
  они продали три тысячи билетов. Зрители, сидевшие по краям, и те, что
  оказались в конце зала, поднимали выдвижные телескопические экраны,
  вмонтированные в спинки передних кресел, и через них разглядывали сцену и
  изумрудный занавес с почти детским восторгом.
   Оркестр роботов исполнил что-то из Римского-Корсакова: сначала звенели
  цимбалы и зловеще грохотали барабаны, потом вступили и флейты-пикколо,
  возвещая, что добро и верность все-таки существуют, несмотря на первое
  мрачное впечатление, навеянное ударными инструментами.
   Себастьян снова и снова выглядывал из-за кулис, наблюдая за богатыми
  зрителями в ближних рядах и испытывая то воодушевление, которое охватывало
  его только во время спектаклей. Если смешение стилей одежды, собранных со
  всей Вселенной, и могло кому-то показаться странным, то Себастьян этого не
  замечал. Его поражали не костюмы, а люди. Так много людей.., так близко.., и
  все из-за кукол, которые выступали перед ним с его помощью.
   Он закрыл щель в занавесе и повернулся, чтобы взглянуть на кукол,
  которые, собравшись в тесный кружок, о чем-то болтали, возможно, обсуждая
  свои роли. Себастьяну всегда было любопытно, о чем куклы говорят