еперь это был беспокойный и слабый ребенок.
   Потребовался час уговоров, добрая половина бутылки водки, купленной на черном рынке, и полпачки сигарет, чтобы заставить Васильева отвечать не односложно; но когда начались откровения, они хлынули потоком - исповедь человека, находящегося на грани полного духовного упадка. В его рассказе слышались жалость к самому себе и злость, но больше всего в нем чувствовался страх. Васильев был человеком, не помнящим себя от ужаса. Вор находился под сильным впечатлением: не от слез отчаяния, а от того, что Мамулян, безликий картежник, смог сломить сидящего напротив него гиганта. Под маской утешения и дружеских советов он старался выжать из русского всю информацию, которую тот мог предоставить, выискивая любую значительную деталь, чтобы облечь в плоть и кровь химеру, которую он исследовал.
   - Ты говоришь, что он побеждает без единого проигрыша?
   - Всегда.
   - Ну а что у него за метод? Как он шельмует?
   Васильев оторвался от созерцания голых плит паркета на полу.
   - Шельмует? - недоверчиво переспросил он. - Он не шельмует. Я играл в карты всю жизнь - и с лучшими, и с худшими. Я видел каждый трюк, который может сделать человек. Но сейчас я говорю тебе, что он чист.
   - Самый удачливый игрок хотя бы раз проигрывает. Законы везения...
   Выражение невинного веселья появилось на лице Васильева, и Вор на какое-то мгновение увидел человека, который занимал эту крепость прежде, чем рухнуть в пропасть безумия.
   - Законы везения для него ничто. Ты не понимаешь? Он не такой, как ты или я. Как может человек всегда выигрывать, не обладая особой силой, стоящей за картами?
   - Ты веришь в это?
   Васильев приподнял плечи и снова тяжело опустил их.
   - Для него, - произнес он, почти созерцательно, в состоянии своего крайнего ужаса, - победа - это красота. Это, как сама жизнь.
   Его глаза вернулись к бессмысленному