более молодым коллегам и которые заставляли платить им дороже.
   При зеленом свете Латур продолжал свой путь. На улице Лафит, сильно
  освещенной разноцветными огнями вывесок, шум кабаков был оглушителен.
  Рабочие нефтяных промыслов после окончания рабочего дня, рыбаки-спортсмены
  и морские рыбаки собирались толпами и переходили из бара в бар, из кафе в
  кафе, в то время как женская часть населения, разодетая, надушенная, в
  легких открытых платьях, переходила от группы к группе, позволяя угостить
  себя стаканом вина или чем-нибудь другим. Так не может продолжаться долго.
  Рано или поздно, но просьбы благоразумных элементов города, авторитет
  Штата должны будут взять верх. И тогда полетят головы!
   Латур проехал по улице Лафит, поставил свою машину в оазисе темноты и
  тишины, которые царили на небольшой площади у старого строения, служащего
  одновременно ратушей, казармой для пожарников и тюрьмой.
   - Мне отвратительно идти в тюрьму, - проговорил Хенни.
   - Не нужно было заниматься продажей самогона, - сказал Латур.
   - Но ведь все это делают здесь!
   Латур хотел ответить ему, но не нашел, что сказать. Он никогда не
  чувствовал себя таким униженным, даже когда вернулся из Кореи. Он
  чувствовал себя как бы вырванным из родной земли, как будто он ошибся
  городом, как будто все окружающее было не настоящим.
   Оттуда, где он стоял, перед большой двустворчатой дверью тюрьмы, до
  него