ми, он сбрасывает бесформенные
  лохмотья, и взору предстает подтянутый и стройный юноша в плотно
  облегающем тело трико, который изящно раскланивается под аплодисменты
  зрителей.
   И ты радостно смеешься, глядя в глаза отцу, но чего стоило не
  расплакаться, знаешь только ты.
   А сейчас, казалось, за неумелыми движениями клоуна на высоко
  натянутой проволоке следили все люди в мире. А клоун жонглировал атомным
  оружием и еще сотней разнообразных - быстрых и не очень - способов
  отделения души от тела. Он барахтался там, наверху, в свете прожекторов, а
  мир напряженно следил за ним, зная, что когда он упадет, все исчезнет
  навсегда: и цирк, и музыка, и девушка со слонами. И нервы людские натянуты
  до предела: ведь и так уж слишком долго он под самым куполом вытворяет
  свои шутки.
   Вспоминая цирк детства все ждешь, когда же он расстанется со своими
  мешковатыми одеждами и радостно примет аплодисменты всей планеты. Но
  кажется, ожидание бессмысленно: он застрял там навсегда, он навечно
  прикован к сияющим прожекторам.
   Как-то раз, еще ребенком, Брэнсон видел в Музее Современного
  Искусства восстановленный фильм Гарольда Ллойда. Уже в то время этому
  фильму было лет пятьдесят. Человек в очках, поверх которых надета повязка,
  ходил по стальным стропилам небоскреба - в те давние времена, когда здания
  тянулись вверх к солнцу, а не опускались в теплую и безопасную глубь
  земли.
   Комедиант