ужу. Мэтт Залески знал, что социологи называют это
  реакцией на противоестественную монотонность.
   Профсоюзный босс придал лицу суровое выражение - наверное, чтобы
  показать, что он лишь по обязанности идет с начальством, но ему это вовсе не
  по душе.
   - Ну как, не скучаешь по конвейеру? - спросил его Залески.
   - Нисколько, - сухо ответил Иллас.
   Залески не сомневался, что так оно и есть. Посторонние, совершая
  экскурсию по заводу, часто думают, что рабочие со временем привыкают к шуму,
  духоте, жаре, к напряженному темпу и бесконечному однообразию работы.
  Залески не раз слышал, как взрослые посетители говорили пришедшим с ними
  детям про рабочих, словно про зверей в зоопарке: "Они же привыкли. И обычно
  довольны своей работой. Они не променяли бы ее ни на что другое".
   Ему всякий раз хотелось крикнуть: "Не верьте этому, дети! Это ложь!"
   Залески знал - как знают все связанные с автомобильным производством, -
  что лишь немногие из тех, кто долго проработал на конвейере, согласились бы
  трудиться так всю жизнь. Обычно они рассматривают свое пребывание там как
  нечто временное, пока не подвернется что-то получше. Однако для многих,
  особенно для тех, у кого нет образования, это неосуществимая мечта. И
  западня захлопывается. Захлопывается на два замка: с одной стороны, рабочий
  обрастает обязательствами - женится, появляются дети, плата за квартиру, за
  обстановку, а с другой - в автомобильной промышленности заработки выше, чем
  где-либо