ных женщин в мехах и вечерних платьях,
  тогда как моим уделом стало одиночество. Серебристо-серые "кадиллаки"
  для пего - он сменил их четыре на протяжении этих лет - и старый
  "бьюик-ривьсра" для меня. Его волосы приобрели цвет благородного
  серебра, тогда как моих вовсе не стало. Но я следил за ним.
   Я был очень осторожен - о, как я был осторожен! Я знал, кто он и
  на что способен. И ничуть не сомневался, что он может раздавить меня
  как клопа, стоит только ему заметить меня или заподозрить, что я
  готовил для него. Поэтому я был осторожен.
   Три года назад, во время летних каникул, я последовал за ним (на
  благоразумном расстоянии) в Лос-Анджелес, куда он ездил довольно
  часто. Там он жил в своем роскошном доме и принимал гостей. Я наблюдал
  за их приездом и отъездом с безопасного расстояния в тени здания на
  дальнем конце квартала, прячась от полицейских автомобилей, нее время
  патрулирующих этот район. Остановился я в дешевом отеле, постояльцы
  которого не выключают, казалось, своих радиоприемников, а в окно моей
  комнаты светила неоновая реклама бара с противоположной стороны улицы.
  
   В эти ночи я не сыпал, и мне снились карие глаза моей Элизабет,
  снилось, что ничего не случилось, и я просыпался со щеками, мокрыми от
  слез. Мне казалось, что я теряю надежду. Его хорошо охраняли,
  понимаете, слишком хорошо охраняли. Куда бы он ни пошел, его повсюду
  сопровождали