шь потому, что
  мошенники предпочитают насвистывать".)
   -- Вы обознались, юная леди, -- ответил я. -- Я вас впервые вижу.
   -- Если вы не подыграете, -- затараторила девица, -- я сорву с себя
  одежду, а потом заявлю под присягой, что вы на меня напали.
   -- Посреди парка на Мэдисон-сквер? Без десяти час пополудни? -- Я
  взмахом руки указал ей на толпу жующих конторских служащих, стаю клюющих
  голубей, ораву овдовевших подательниц птичьего корма и горстку занятых
  самогипнозом пенсионеров -- словом, на все живое и полуживое, заполонившее
  здешние скамейки и стежки.
   Девица огляделась по сторонам и передернула плечами.
   -- Ну, ладно, -- сказала она. -- Во всяком случае, попробовать стоило.
  Пошли, Фред, выпьем и поговорим о деле.
   -- Вы знаете, кто я?
   -- Разумеется, знаю. Ваш дядюшка Мэтт только о вас и болтал. Вспоминал,
  как, бывало, брал вас на руки, когда вы под стол пеш...
   -- Я в жизни не видел дядюшку Мэтта, -- перебил я ее. -- Так что не
  стоило и пробовать.
   Девица страшно рассердилась, подбоченилась и заявила:
   -- Ладно, умник, вы хотите знать, что происходит, или не хотите?
   -- Не хочу.
   Вообще-то я хотел, ибо любоптство -- суть продолжение легковерия.
   Девица снова подступила ко мне, да так близко, что ее марципановый бюст
  почти коснулся моей манишки.
   -- Я на вашей стороне, Фред, -- увещевающим тоном сообщила она и
  принялась теребить