одолжился у Уилкинса со второго этажа.
   Я кивнул.
   -- В левой руке он держал комок смятых бумажных денег.
   Мистер Грант сделал глотательное движение.
   -- Я ссудил его пятнадцатью долларами.
   Я тоже сглотнул.
   -- А я -- двадцатью.
   Мистер Грант взглянул на креветку, словно силясь вспомнить, чьими
  стараниями она очутилась на вилке.
   -- Полагаю, -- задумчиво молвил он. -- Полагаю, нам следовало бы... --
  голос его совсем ослаб.
   -- Идемте, потолкуем с Уилкинсом, -- предложил я.
   -- Что ж, пожалуй, -- со вздохом согласился Грант и вышел в коридор,
  тщательно прикрыв за собой дверь квартиры. Мы поднялись на второй этаж.
   В этом квартале Западной девятнадцатой улицы стояли почти исключительно
  трех- и четырехэтажные дома без лифтов, но зато с каминами и садиками. В
  квартирах были высоченные потолки. Ума не приложу, как этому району столько
  лет удавалось избегать знакомства с бабками рабочих по сносу зданий. В нашем
  доме мистер Грант занимал первый этаж, на втором проживал отставной военный
  летчик по имени Уилкинс, а я обретался на третьем. Все мы жили бобылями,
  были людьми тихими и малоподвижными и не очень любили шум. Мне стукнуло 31,
  и я был младшим из нашей троицы, а старшенствовал у нас Уилкинс.
   Мы добрались до его двери, позвонили и стали ждать, состроив
  скорбно-растерянные мины, издревле присущие всем дурным вестникам.
   Вскоре дверь открылась,