щей зависти и восторга.
   Но даже с этими приспособлениями видел и слышал Тедди плохо. В
  бейсбол он мог играть лишь в глубокой защите, гораздо дальше Криса на
  левом поле и Билли Грира на правом, а если кто-то из соперников и
  умудрялся послать мяч так далеко, то Тедди только провожал его недоуменным
  взглядом. Изредка мяч попадал ему прямо в лоб, а однажды после такого
  удара он, закатив глаза, отключился минут на пять, перепугав меня до
  полусмерти. Затем он все-таки очухался, поднялся и, разбрызгивая кровавые
  сопли, принялся доказывать, что удар был нанесен не по правилам. На лбу у
  него мгновенно выросла громадная шишка, сиявшая всеми цветами радуги.
   Зрение у него было плохим от рождения, со слухом же дело обстояло
  иначе. Тедди первым в Касл-роке отпустил волосы "под битлз", когда
  последним писком моды был "полубокс", а о "битлах" Америка услышала лишь
  года четыре спустя. Сделал он это по необходимости: уши у Тедди стали
  походить на два бесформенных куска расплавленного воска.
   Благодарить за это Тедди должен своего папашу. Мальчишке было восемь
  лет, когда он, к собственному ужасу, расколотил любимую отцовскую тарелку.
  Мать Тедди в то время работала на обувной фабрике в соседнем городке под
  названием Южный Париж. Когда она вернулась домой, все уже было кончено.
   Папаша выволок упиравшегося мальчика на кухню, прижал его ухом к
  раскаленной заслонке большой дровяной печки, подержал его так