как будто они оба
  обмочились. Отчасти я мог их понять. Все предшествовавшее было неожиданней,
  чем гром, разразившийся среди ясного неба.
   Когда я выруливал на улицу, они втроем стояли на площадке возле
  двухместного гаража (в котором стояли "порш" Майкла и "вольво" Регины - у
  них-то есть машины, вспомнил я) и все еще ругались.
   "Ну, вот и все", - подумал я, и мне стало тоскливо. Они раздавят его.
  Лебэй получит свои двадцать пять долларов, а "плимут" останется гнить на
  прежнем месте. Подобные вещи им не раз удавались. Потому что он был рохлей.
  Это знали даже его родители. Он был неглупым парнем, и когда вы знакомились
  с ним поближе, то видели, что у него были и чувство юмора, и доброта, и..,
  нежность, если я правильно понимаю это слово, Нежный, но все-таки рохля. Они
  знали, что он был рохлей, и должны были раздавить его.
   Так я думал. Но я ошибался.
  
  3/ НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО
  
   В 6.30 следующего утра я подъехал к дому Эрни и припарковался у обочины,
  не желая заходить за ним, даже если его родители еще спали, - слишком много
  вредных флюидов предыдущим вечером витало в их кухне, поэтому меня ничуть не
  прельщал традиционный кофе с пончиком перед работой.
   Эрни не показывался по меньшей мере минут пять, и я уже начал размышлять
  о том, мог ли он исполнить свою вчерашнюю угрозу и уйти из дома. Затем
  задняя дверь отворилась, и он спустился по бетонной дорожке, неся в одной
  руке пакет с завтраком.