му именно она?
   Он долго смотрел на Либертивилл-авеню, а потом резким движением выключил
  радио.
   - Не знаю, - наконец произнес он. - Может быть, потому, что с того
  времени, как у меня появились эти отвратительные прыщи, я впервые увидел
  что-то еще более уродливое, чем я сам. Ты хотел, чтобы я это сказал?
   - Эй, Эрни, брось дурить, - сказал я. - Это я, Дэннис. Ты еще помнишь
  меня?
   - Помню, - проговорил он. - И мы все еще друзья, да?
   - Конечно. Но какое это имеет отношение...
   - А это значит, что мы должны по крайней мере не лгать друг другу.
  Поэтому я и сказал тебе, и, может быть, это не совсем чепуха. Я знаю, что
  безобразен. Я плохо схожусь с людьми. Я.., чуждаюсь их. Я бы хотел быть
  другим, но ничего не могу поделать с собой. Понимаешь?
   Я нехотя кивнул. Как он сказал, мы были друзьями, а это значило - не
  лезть в дерьмо друг перед другом.
   Он тоже кивнул - точно чему-то очевидному для него.
   - Другие люди, - осторожно добавил он, - например, ты, Дэннис, не всегда
  могут это понять. Если ты не безобразен, то по-другому смотришь на мир.
  Знаешь, как трудно сохранять чувство юмора, если все вокруг смеются над
  тобой? Тогда у тебя кровь закипает в жилах. От этого можно сойти с ума.
   - Ну это я могу понять. Но...
   - Нет, - спокойно сказал он. - Ты не можешь понять этого. Ты можешь
  думать, что понимаешь, но понять - не можешь. Тебе это недоступно. Но я тебе
  нравлюсь,