ничтожило все живое, и держал в руке большой старческий
  носовой платок, которым то и дело вытирал глаза. От слез на его щеках
  оставались грязные подтеки - скорее как от пота, чем как от настоящих слез.
  Кадык судорожно ходил вверх и вниз.
   Я не мог смотреть на него плачущего и, отвернувшись, случайно взглянул на
  его одноместный гараж. Прежде он казался тесным - из-за садового инвентаря
  и, конечно, других предметов, но главным образом - из-за огромного старого
  автомобиля с его двойными передними фарами, выгнутым ветровым стеклом и
  широченным капотом.
   Теперь все вещи, расставленные вдоль стен, только подчеркивали внутреннюю
  пустоту гаража. Он зиял, как открытый беззубый рот.
   Это зрелище ничем не уступало Лебэю. Но когда я посмотрел обратно, старик
  уже взял себя в руки - по крайней мере с виду. Он перестал утирать глаза и
  убрал носовой платок в задний карман рейтуз. Правда, его лицо было все еще
  бледным. Очень бледным.
   - Ну вот и все, - проговорил он хрипло. - У меня ее больше не будет,
  сыночек.
   - Мистер Лебэй, - сказал я. - Мне очень хочется, чтобы мой друг поскорее
  мог сказать то же самое. Если бы вы знали, сколько у него было неприятностей
  с родителями из-за этой ржавой...
   - Убирайся прочь, - произнес он. - Ты говоришь, как безмозглая овца.
  Только и умеешь что бе-е, бе-е, бе-е и больше ничего. Я думаю, твой друг
  знает больше, чем ты. Иди и смотри, не нужна ли ему рука.
   Я начал