й
  руке. - "Я начал писать и все, что помню - это то, что Лиз в середине ночи
  спросила меня, собираюсь ли я, наконец, ложиться спать".
   Лиз Бомонт имеет собственные воспоминания о той ночи. Она говорит: "Я
  проснулась без четверти двенадцать и заметила, что он еще не ложился. Я
  подумала: "Значит, он работает". Но я не услышала звуков машинки, что меня
  немного удивило".
   По ее лицу видно, что удивление ее тогда было куда сильнее.
   "Когда я спустилась из спальни в кабинет мужа и увидела его
  царапающим что-то в этой тетрадке, я прямо-таки остолбенела, - смеется
  она. - Его нос почти касался бумаги".
   Интервьюер спрашивает, почувствовала ли она облегчение, увидев эту
  картину.
   Своими мягким и спокойным голосом Лиз отвечает: "Очень, сильное
  облегчение".
   "Я захлопнул тетрадь и увидел, что написал шестнадцать листов без
  каких-либо помарок и исправлений, - говорит Бомонт. - 3а это время я
  исписал карандаш почти на три четверти, пользуясь точилкой". Он смотрит на
  кувшин с выражением, которое можно одновременно принять и за меланхолию и
  за скрытый юмор. - "Я предполагаю, что мне нужно теперь убрать эти
  карандаши после смерти Джорджа Старка. Я сам не умею ими работать. Я
  пытался. Но ничего не выходит. Что до меня, то я не могу обойтись без
  машинки. Моя рука иначе тут же устает, а мозг тупеет".
   Он бросает на собеседника быстрый взгляд и загадочно подмигивает.
  
   - Милая, - он взглянул