й и
  слабей, пока не осталось едва заметное мерцание. Затем свет опять стал
  больше и ярче, и он понял, что его выносит на поверхность, понял с
  сожалением, ибо теперь ему было хорошо". Быть повешенным и утопленным, -
  подумал он, - это еще куда ни шло; но я не хочу быть пристреленным. Нет,
  меня не пристрелят; это было бы несправедливо".
   Он не делал сознательных усилий, но по острой боли в запястьях
  догадался, что пытается высвободить руки. Он стал внимательно следить за
  своими попытками, равнодушный к исходу борьбы, словно праздный зритель,
  следящий за работой фокусника. Какая изумительная ловкость! Какая
  великолепная сверхчеловеческая сила! Ах, просто замечательно! Браво! Веревка
  упала, руки его разъединились и всплыли, он смутно различал их в ширящемся
  свете. Он с растущим вниманием следил за тем, как сначала одна, потом другая
  ухватилась за петлю на его шее. Они сорвали ее, со злобой отшвырнули, она
  извивалась, как уж.
   "Наденьте, наденьте опять! Ему казалось, что он крикнул это своим
  рукам, ибо муки, последовавшие за ослаблением петли, превзошли все
  испытанное им до сих пор. Шея невыносимо болела; голова горела, как в огне;
  сердце, до сих пор слабо бившееся, подскочило к самому горлу, стремясь
  вырваться наружу. Все тело корчилось в мучительных конвульсиях. Но
  непокорные руки не слушались его приказа. Они били по воде сильными,
  короткими ударами сверху вниз, выталкивая его на