Теперь уже ничто не могло заставить Сиринга отвести глаза от маленького
  металлического кольца с черной середкой. Боль во лбу стала неистовой и
  непрерывной. Она постепенно проникала все глубже в мозг, пока ее не
  остановила деревянная преграда за его головой. Тогда она сделалась совсем
  невыносимой. Сиринг принялся ожесточенно бить израненной рукой по щебню,
  чтобы заглушить эту безумную боль. Она пульсировала медленно, равномерно, и
  каждый последующий толчок был резче предыдущего, и время от времени он
  вскрикивал, так как ему казалось, что он уже ощущает в себе роковую пулю. Он
  не думал ни о доме, ни о жене, ни о детях, ни о родине, ни о славе. Все
  изгладилось из летописи его памяти. Мир перестал существовать - от него не
  осталось и следа. Здесь, в этом хаосе досок и бревен, сосредоточилась для
  него вселенная. Здесь заключена бесконечность; каждый толчок пульсирующей
  боли - бессмертная жизнь. Каждый из них отбивал вечность.
   Джером Сиринг, неустрашимый человек, грозный противник, стойкий и
  полный решимости боец, побледнел, как призрак. Нижняя челюсть у него
  отвалилась, глаза вылезли из орбит, он дрожал каждой жилкой, все тело его
  покрылось холодным потом, он пронзительно закричал. Это не было безумием -
  это был страх.
   Шаря кругом истерзанной, кровоточащей рукой, он нащупал наконец
  какую-то планку, потянул за нее и почувствовал, что она подается. Она лежала
  параллельно его телу; сгибая руку в локте насколько позволяло