а меня. Он здорово
  постарел с того времени, когда я последний раз виделся с ним. На щеках
  появились морщины, глаза ввалились, некогда здоровая полнота производила
  впечатление рыхлости.
   - О, Риверс, - тихо сказал он. - Что вам здесь нужно?
   - Поговорить.
   - Теперь в нашем офисе не найдется много тем для бесед. С некоторых
  пор я уже не могу отвечать на все вопросы, по которым ко мне приходят.
   Я оглядел кабинет. Свет был выключен, и мне показалось, хозяин
  специально предусмотрел это, чтобы помещение и обстановка в нем
  выглядели загадочными. Вряд ли Квинтон опасался навеваемых видом его
  убежища неприятных воспоминаний о подозрительных домах и девушках,
  заболевающих в них, о людях, избитых в темных аллеях или на черных
  лестницах, о выброшенных на улицу оборванных детях. Любое угрызение
  совести мгновенно превращалось у него в жалость к собственной персоне.
  Он любил этот офис. Он начинал здесь свою деятельность сильным,
  мускулистым мужчиной, чья жадность превосходила жадность любого другого
  мускулистого мужчины. Здесь же в нем появилось восхитительное сознание
  власти над жизнью и смертью многих людей. Офис стал частью организма
  Квинтона. Другая его часть находила отражение в роскошном особняке на
  берегу бухты, в двух дочерях, сначала воспитывавшихся заботливыми
  гувернантками, а затем окончившими престижную высшую школу.
   Квинтон немного