сте с тем привычной. В ту секунду он еще не понял, что навсегда изменил своему агностицизму ради того, что Джонатан называл верой, наоборот, ему даже показалось, будто его хваленый агностицизм поздоровел и окреп. Легким танцевальным движением он отвернулся от окна, увидел Джонатана, застывшего с недовольным выражением перед своим полотном, и падающий со стола серебряный карандаш. Он подошел, подобрал карандаш и хотел уже заговорить с Джонатаном, но тот опередил его.
   - Ричард, она ведь другая, - сдавленно произнес художник.
   - Другая? - переспросил Ричард. - Что значит - другая?
   - Ты знаешь, я - хороший художник, - продолжал Джонатан так просто, что в его замечании не было и намека на бахвальство, - но эта работа слишком хороша для меня. Она просто не по мне. Я никогда, понимаешь; никогда не смогу написать такое.
   Ричард взглянул на картину. Но его взгляд любителя не уловил различия, о котором говорил Джонатан. Вроде бы образы действительно стали отчетливее, масса света, раньше просто подавлявшая зрителя, теперь была организована точнее, монолитное единство превратилось в единство множества - но так ли это на самом деле или только кажется ему, он не мог бы утверждать наверняка.
   - Ты же - мастер, - только и сказал он. - А в чем, по-твоему, разница?
   Джонатан не ответил на вопрос. Он заговорил тихо, словно опасаясь собственной картины.
   - Если вещи реально существуют, то почему бы реально не существовать цветам и краскам? Им просто не хватает материальности, не хватает уверенности в собственном бытии. Разве нет? Я ведь именно это и хотел сделать, потому что я так вижу. Если есть мир, чьи краски живут сами по себе, то на этой картине он и есть. Но если так...
   - Если так, если так! - перебил Ричард. - Ну что ты заладил? Нас никто не делал, и поэтому не может переделать. Мы не жуки, и жуками не станем, сколько бы они ни ухмылялись друг другу в своих норах. Твои "простое видение и ясное понимание" против этого. А мое "ясное понимание" сто раз подсказывало мне, что Лестер не