ро себя, разворачивая мольберт и слегка щурясь от сияющих красок.
   - Что скажете? - поинтересовался он, не сумев сдержать некоторого самодовольства в голосе.
   Клерк взглянул и вздрогнул. Джонатан удивился. Похоже, его посетителя пробрало. Клерк закрыл глаза и снова открыл их.
   - Нет, нет, - сказал он, - оно слишком яркое. Я не могу его рассмотреть как следует. Уберите его.
   - Сожалею, что не угодил, - холодно произнес Джонатан. - Я склонен считать эту работу лучше той.
   - Вы просто сами не понимаете, что сделали, - сказал Клерк. - Этот пейзаж - сон, иллюзия, а то полотно - факт. Там я уже пришел. Я могу дать мир всем этим людишкам только потому, что они верят в меня. А ваши выдумки со светом только собьют их. Искусство, настоящее искусство должно показывать им хозяина.
   Лучше бы вы... Впрочем, нет, я знаю, художники любят даже собственные ошибки, и не буду советовать вам уничтожить ее. Лучше спрячьте на годик. Идемте со мной, а потом посмотрите на нее снова, и вы увидите ее так же, как я.
   Джонатан осторожно проговорил:
   - Поглядим, что скажет Бетти. Да у меня и без того будет не много времени в ближайшие год-два, чтобы глядеть на этот город.
   Джонатан вынужден был признать: и слова, и хозяйский тон вполне соответствовали этой высокой, властной фигуре. Ему невольно пришлось занять оборонительную позицию. Намек на то, что картина оказалась глубже, чем он предполагал, что он написал творение более великое, чем собирался написать, конечно, польстил ему.
   Ну что же, если человек так хорошо разбирается в живописи, ладно, пусть похлопочет насчет Бетти. Делу это не повредит. На всякий случай он добавил:
   - Так вы не забудете поговорить с леди Уоллингфорд?
   - Непременно, - сказал Клерк. - Но вы должны помнить, что вас ждет великий труд. Когда я воссоединюсь, вы нарисуете меня, каким я стану. Теперь уже скоро.
   Джонатан что-то пробормотал. Разговор становился беспредметным и непонятным. Ему хотелось, чтобы посетитель ушел до того, как он ляпнет что-нибудь