ей, чем у любого короля. Да, славы и власти он желал не меньше, чем они. Но его магическое мастерство простиралось туда, куда им и не снилось, и это было его удачей.
   Сознание своей силы впервые пришло к нему, когда он как-то раз ассистировал при свершении магического действа. Стоило мертвому телу подняться и заговорить, как он почувствовал власть над другой половиной мира. Однажды, как он узнал из предания, уже предпринималась попытка обрести подобную власть - и провалилась. Тот чародей тоже был евреем, потомком дома Давидова. Облекшись ангельским сиянием, он вынудил женщину из того же рода произнести Имя и дать жизнь кому-то, превосходящему смертных. Но предприятие кончилось неудачей. О том, чем кончил сам чародей, записи умалчивали. Иосиф бен Давид просто исчез. Создание, рожденное его женой, тоже обрело жалкую смерть. Только две тысячи лет спустя маги осмелились на новую попытку.
   Чем ближе он подходил к Хайгейту, тем тусклее становились воспоминания. Он больше не думал о картине, время его духовного воцарения еще не пришло. Но он почувствовал, как уменьшился Город - не только Лондон, все физические тела в мире, все души всех людей.
   Он поднял голову, лицо его под луной выглядело изможденным и алчущим. Он шел в одиночестве среди крошечных домиков и чувствовал, как копошатся в них мужчины и женщины - под его защитой и по его воле.
   Там, в доме, к которому он направлялся, ждало его еще одно средство - оно позволит ему добиться власти не только в здешнем мире - его дитя. На миг он подумал о Джонатане и о любви Джонатана. Он улыбнулся - это выглядело так, словно внезапная судорога свела его лицо, больше гримаса, чем улыбка. Гримасу нельзя было назвать недоброй, ему вполне нравился Джонатан, он действительно хотел, чтобы его гений расцвел и еще ярче, сильнее изображал великого хозяина. Но Бетти...
   Бетти предназначалась для другой цели. Едва ли он сознавал, что улыбка на его лице держится только потому, что он забыл стереть ее. Зачем улыбаться, если некому?
   А ему некому улыбаться.