еку и Город; ночью - звезды. И ничего больше.
   Она и сама не знала, что в конце концов заставило ее двигаться. Не было ни голода, ни жажды, ни холода; пожалуй, она немного устала, но так, самую малость.
   Просто в какой-то момент Лестер поняла, что Ричард не придет, и ожидание стало бессмысленным. Помимо Ричарда был у нее в жизни еще только один маленький интерес: к простому человеческому обиходу; люди мало интересовали ее, не считая, быть может, школьной подруги Эвелин, а вот вещи, которыми люди пользуются, все эти дома, одежда, мебель, милые безделушки - к ним она всегда была неравнодушна. Именно их она любила, они теперь и окружали ее. Конечно, она не знала и не могла знать, что именно этот ее неподдельный интерес и подарил ей теперешний отдых в Ничто. Если бы умер Ричард, окружающее осталось бы для нее живым; а теперь умерла она, но окружающее все равно осталось с ней, только лишенное населявших его мужчин и женщин, не такое живое, как раньше.
   Она двинулась в путь. Куда? Не все ли равно? Обернувшись через плечо, Лестер отыскала взглядом рухнувший самолет. Он все еще был там, но теперь выглядел бледнее и меньше, словно постепенно исчезал. Неужели и весь Город со временем поблекнет и оставит ее в пустоте?
   А может, и сама она тоже исчезнет? До сих пор она не думала, как выглядит ее собственное тело; смерть не ставила перед ней проблем такого рода. При жизни тело никогда не создавало ей неудобств; она просто принимала его, со всеми недомоганиями и кое-какими несовершенствами, впрочем, весьма незначительными. Гордость - а женской гордости ей хватало - дозволяла отдавать это тело только Ричарду. Ей хотелось отдаваться Ричарду, и поэтому она считала, что любит его - так это называлось на ее языке. Правда, когда она была не в духе, ей хотелось, чтобы Ричард любил ее (в ее понимании этого слова) больше, чем она его. Но плохое настроение посещало Лестер не так уж часто. Она действительно желала Ричарда, нуждалась в нем, и до определенной степени любила. Она естественно и вполне искренне страдала