рожку. "А еще дальше наша набережная, и наш восьмиэтажный дом на углу",
  - словно подсказал кому-то Озеров, безотчетно предполагая, что экран все
  это покажет. И не ошибся. Берег пронесся мимо него, словно он наблюдал его
  с самолета; смутная линия домов вдруг прояснилась, и знакомый
  восьмиэтажный дом вырос перед ним с декорированными цветной фанерой
  балконами. "А вон и мое окно!" Оно приблизилось, как в кино, когда
  съемочный аппарат наезжает на объект съемки, и Озеров узнал и рамы, и
  подоконник, и тюлевые занавески со знакомым рисунком, и даже забытую на
  подоконнике авторучку. Все это было в натуральную величину, как в цветном
  фильме на экране, словно окаймленном светящейся синей ленточкой и
  загадочно повисшей перед ним в крохотном воздушном пространстве его
  здешнего обиталища.
   Седая женщина в синем платье, неожиданно возникшая в кадре, открыла
  окно и исчезла за рамкой экрана. "Мария Ивановна, - вспомнил Озеров, -
  пришла с работы, хату проветривает". Мария Ивановна была его соседкой,
  любезно согласившейся следить за пустовавшей комнатой во время его
  отлучек. Находившаяся в действительности за сорок километров от него,
  Мария Ивановна стояла так близко, что он мог, не вставая, дотронуться до
  ее руки. Ему вдруг захотелось поглядеть в окно из комнаты, чтобы проверить
  или погасить это удивительное волшебство. И оно опять не подвело: