важное уяснил он, лежа на больничной койке. В те дни, когда плавал между явью и небытием, увидел себя вдруг холодными и злыми глазами. Раньше мечтал удрать в Москву, укрыться в тишине библиотек, погрузиться с головой в обморочное бессмертие чужой мудрости, но это утопия. В стране, где правит пахан, не найти убежища от грязи. Он прожил всего восемнадцать лет, а уже кругом его обманули. Обманули покруче, чем несчастных стариков, которые нынче шарят по помойкам в поисках пропитания.
   Тех хоть одурманивали идеей, обещали им царство справедливости на земле, а ему подсунули доллар, как пропуск в Рай, и пообещали, что с долларом он будет свободным человеком. Зверюга, который втаптывал его каблуками в пол, наглядно показал, как выглядит эта свобода.
   Егорка не знал, что ему делать, когда выйдет из больницы, но на год вперед уж точно не загадывал. Прожить бы день до вечера - и то хорошо.
   Анечку перехватил возле столовки, бежала куда-то по коридору с кипой медицинских папок в руках. Бледная, потухшая, как будто незнакомая, взглянула косо, выдохнула: "Уже, да? Подожди, я сейчас".
   Вернулась через минуту, затащила в кладовку, где на полках лежало грудами грязное белье. Захлопнула дверь - и они очутились в темной, уютной норке. Принялись целоваться, да так неистово, ноги подкосились у обоих.
   - Ну что ты? - прошептал Егорка. - Как будто прощаемся?
   - А то нет?
   - Мы ж на соседних улицах живем, глупенькая.
   - Ох, Егорушка, здесь одно, там - другое.
   - Где - там?
   - Старая я для тебя, вот что!
   Бухнула, как в воду, с ужасным страданием в голосе.
   Рассмешила Егорку. Он ее стиснул крепко, до боли. Анечка застонала, затрепыхалась. В каморке, среди грязного белья, в душном запахе, они опять очутились на краешке роковой бездны.
   - Лучше не здесь, - сказал Егорка.
   - Как хочешь, - выдохнула Анечка. - Пойдем, мне нельзя