долго. Второй выговор схлопочу.
   - Вечером к тебе приду чай пить.
   - У нас бедно. Тебе не понравится.
   - Где ты, там Рай, - у Егорки случайно вырвались такие слова, и Анечка на мгновение затихла в его руках как заколдованная.
   Боже мой, подумала она. Ему всего восемнадцать лет.
   ...Мать за ним приехала на стареньком БМВ. За баранкой горбился Миша Мокин, любимый водитель Тарасовны, механик-ас. Мокин с любой техникой был на "ты", ездил на чем угодно, хоть на двух кастрюлях, но истинный смысл своей жизни обретал, когда машина ломалась. Не было случая, чтобы он не починил самую завалящую рухлядь. К Егорке он издавна испытывал симпатию, чуя в нем скрытую механическую жилку.
   От больницы свернули не домой, а в сторону загородного шоссе.
   - Куда мы? - спросил Егорка.
   - В одно место, - сказала мать.
   - Что-нибудь случилось?
   - Ничего не случилось. Выздоровел - и слава Богу.
   Головка не болит?
   Мокин подмигнул ему в зеркальце.
   - Чему там болеть, верно, Егор? Это же кость.
   Егорка видел, что мать какая-то не такая, молчаливая, настороженная, собранная, но не лез с расспросами.
   Куда привезут, туда и ладно. Он еще всем своим существом был в темном больничном закутке, рядом с прекрасной девушкой.
   Выехали из города и миновали две деревни: Незаманиху и Браткино. Потом и вовсе укатили на лесную дорогу, по которой, кажется, лет сто никто не ездил: перевалочный тракт, изрытый тяжелой техникой. Когда-то, видно, вывозили лес, но давно: трава прямая, почти в рост.
   - За грибами, что ли, едем? - не удержался Егорка.
   Мокин ответил:
   - Грибов мало, сушь.
   БМВ, не привыкший к ухабам, то приседал, то подпрыгивал, как напуганный коняга. При каждом толчке Мокин жалобно ухал. Наконец допилили до просеки, где дорога обрывалась. Мокин остался в машине, а Тарасовна с сыном дальше пошли пешком.