мужики, поднялись из грязи в предприниматели, у каждого своя небольшая шайка, но против Алихман-бека они - ноль. У него весь город в руках. Что там Ванька с Захаркой. Придавит и не заметит. Но не дядю Харигона. Дядю Харитона взять труднее. Он недаром сидит в лесу. Лес - его вечный дом. И не только этот, зеленый, мшистый, с солнечными прогалинами, но - глубинный, потаенный, где всегда прятались славяне от нашествия, и там их вовеки никому не достать.
   Тот лес - в душе русского человека, в сокровенных ее закоулках. Для кого-то, понимал Егорка, его рассуждение попахивало мистикой, но для него было внятным, как дважды два - четыре. Вся великая крепость людей, подобных Мышкину, напитана духами-непроходимой лесной чащи. В ней чужеземцу голову сложить - проще простого.
   - Куда же вы меня хотите отправить? - спросил Егорка, уже внутренне смирившись с необходимостью долгой отлучки.
   - Недалеко, - отозвался Мышкин. - На Урал. Там дружок у меня давний, надежный. Приютит.
   - Самогонщик, что ли, тамошний?
   - Зачем самогонщик... - Мышкин никогда не обижался на подначки образованного отрока. - Самостоятельный человек, бывалый. Можно даже сказать, учитель мой по жизни. Тебе, Егорка, полезно будет с ним пожить.
   Уму-разуму научит.
   - Представляю.
   - Вряд ли представляешь. - Улыбка Мышкина, когда он расслаблялся, странно преображала его каменное лицо: оно делалось будто умытое.
   Он рассказал немного про Федора Жакина, семидесятилетнего уральского сидельца, у которого в давние времена была кличка "Питон". Федору Жакину кое-чего довелось испытать на своем веку, много горя он видел и слез, но сердцем не озлобился. Лет десять назад прибился к местечку Угорье, возле самого хребта, осел там плотно, с хозяйством. У него пасека, лодка на реке, собака и коза.
   Местное население относится к нему с особым уважением, это Егорка, когда туда приедет,