, турнули из органов, правда положили нормальную пенсию, что старика нисколько не утешило.
   Он был еще полон сил и азарта, и, когда вернулся в родные пенаты, в Федулинск, чтобы добивать век на садовых грядках, Гека Монастырский тут же его навестил и предложил работу, от которой полковник не смог отказаться.
   Гека пристроил пятидесятилетнего ветерана к большому делу, но главное, дал ему шанс когда-нибудь поквитаться с перевертышами, покусившимися на самое дорогое, что есть у солдата, - на его безупречный послужной список. Сейчас Гека мог признаться себе, что в тот день сделал удачное приобретение. За два с лишним года между ними не возникло даже намека на какие-то близкие, задушевные отношения, и тем не менее Монастырский постоянно чувствовал заботливую, твердую, уверенную руку полковника.
   - Остап Григорьевич, спишь, дорогой?
   Сонный или бодрствующий, пьяный или трезвый, особист Брыльский был одинаково желчен и прозорлив, - Что, горца наконец угомонили? - просипел, не отвечая на вопрос.
   - Откуда знаешь? - искренне изумился Гека.
   - Чего тут знать. К тому давно шло. Перекипел Алихман. Два месяца пузыри пускает.
   Монастырский, хотя заинтересовался этими пузырями, решил не вникать сейчас в подробности. У полковника весь Федулинск опутан невидимыми сетями - ему виднее.
   - Вариант окончательный?
   - Окончательное не бывает. В "Монмартре" бедолагу ухлопали. Прямо в сортире. Два часа назад.
   Полковник что-то хмыкнул себе под нос, молча ждал распоряжений.
   - Я сейчас туда подскочу. Иначе неудобно, - сказал Монастырский.
   - Понимаю.
   - Сможешь выяснить, кто это сделал?
   - Думаю, да.
   Монастырский помедлил, прикурил.
   - Не телефонный, конечно, разговор, но времени мало... Я полагаю, Остап Григорьевич, нам теперь вообще эта ватага в Федулинске больше ни к чему. Устали от них люди. Бесконечные поборы,